|
Garshin.Ru |
|
Лексиконы |
|
Пишите |
|
|
Невозможно постичь истину, не зная ее истоков
|
Разделы страницы о латышском узоре "Древо утренней зари" (AUSTRAS KOKS) в традиционном народном орнаменте:
Название знака «Древо утренней зари» возникло в мифологической школе. Первоначально оно относилось практически исключительно к вышивке восточнолатышских виллайне (Таб. XXI, 7), позднее распространилось также и на все знаки растительного орнамента.
В народной терминологии бытуют различные обозначения подобных знаков, наиболее популярны «деревце», «цветок».
В латышском археологическом материале знак «растущего дерева» встречается фрагментарно: известен на керамике раннего неолита Лубанской низины (поселение Звизде), на шнуровой керамике позднего неолита (там же, Таб. XXI, 1-2) и в металлических украшениях железного века (в частности, на воинских браслетах латгалов, Таб. XXI, 3). Г. Земитис вводит эти первые изображения «растущего дерева» в группу «хвоя» или «елочка». К ранним растительным мотивам в латышском орнаменте можно отнести узоры на ливских черепаховидных сактах XII в.
Видимо, это деградация «звериного» стиля, который в конце своего существования образует псевдо-растительные узоры. С XIV в. в Ливонии распространяются круглые сакты с надписями религиозного характера и растительным орнаментом (иногда буквы превращаются в декоративные элементы); позднее в них соединяются декор, гравировка барокко и древние местные орнаментальные знаки (зигзаг, шевроны). В конце XVI—XVIII вв. ощущается отчетливое влияние западноевропейских художественных стилей, в частности барокко, на всём балто-славянском культурном пространстве. В домах крестьян появляются сундуки для приданого, расписанные растительным и зооморфным узором (т. н. «крестьянский стиль барокко») — вазонами с цветами, дополненными геометрическим орнаментом и изображениями животных и птиц 198. Одна из простейших форм знака — три вектора, выходящие вверх из единой точки, или перевернутый шеврон с идущей вверх осью (стилистически близкие «хвое» и «знаку месяца с язычком»), сохранились в латышской народной вышивке XVIII—XIX вв., на виллайне из Вентспилса, на женских шапочках Восточной Латвии, на рубахах из Крустпилса (Таб. XXI, 7: 1-3).
В украшении народной одежды знак «дерева» достигает кульминации развития в XVIII — 1 половине XIX вв. в Восточной Латвии (в вышивке виллайне, женских шапочек, головных платков, передников из Крустпилса, Лиелварде, Латгале и Аугшземе (Таб. XXI, 7), а также в вышивке рубах Южной Курземе — т. н. «кусты» — красная вышивка предплечий рубах Руцавы (Таб. XXIV, 4—5); их можно считать графическим изображением «древа зари», в дайнах оно обозначается как «красное»).
Всё это «синтагмы»: в центре и наверху композиций обычно располагается ромб, часто перекрещенный, от центральной оси симметрично (симметрия L2) отходят векторы — «ветви», скобы (в том числе, зубчатые). Между ними располагаются кресты (четырех-, шестиконечные), в Южной Курземе — также стилизованные птицы («петухи»).
Проблематично однозначное отнесение розетки к геометрическому или растительному орнаменту. Часто техника изготовления (тканье, плетение, вязание) предопределяет геометризацию изображения. Циркульная розетка стремится к знаку круга. В некоторых случаях — в вышивке виллайне Восточной Латвии и Руцавы, в полотняных тканях и юбках Земгале, в вышивке рубах Руцавы и Ницы (Курземе), на варежках и носках Курземе и Латгале, на расшитых бисером и стеклярусом мужских поясах, пришедших в народный быт в XIX в. из городской моды — розетку можно считать стилизованным растительным элементом.
Близким этому знаку Г. Земитис считает т. н. «метелочку Лаймы» (распространенную особенно на подвязках Курземе), которая родственна знаку «хвои», но усложнена зеркальной симметрией, центральной осью и иными знаками в центре композиции. Как особый вид знака «растущего дерева», появившегося под влиянием искусства барокко (т. н. узор арабеска), следует отметить распространенный на расписных сундуках, ларях, шкафах, комодах, а также в керамике XX в. мотив «вазона» — цветка, чаще всего в горшке, который дополнен фигурами зверей, птиц, а в латышском декоративно-прикладном искусстве — и геометрическими фигурами. Как известно, роспись сундуков производилась нанятыми ремесленниками, часто из нелатышской среды.
Э. Вундер полагает, что этот знак имеет восточное происхождение, и через Византию попал в круг христианской символики 199. Но даже если это верно, в Европе он укоренился по-своему. Однако, возможно, следует говорить и о гораздо более ранней европейской истории этого знака, ведь его варианты здесь были зафиксированы уже в каменном веке 200.
В Латвии знак «растущего дерева» известен с неолита (Таб. XXI, 1, 2). Временем его наибольшего распространения в Европе считается средневековье, причины — связь со старым культом дерева и с христианскими легендами (ср. верования о кресте Христа из туи — «древа жизни», а также «древо познания добра и зла», «древо смерти» 201).
В литературе принято обозначение этого орнаментального знака как «мирового древа» [общеностратический сюжет], в латышских работах используется название «солнечное дерево» (Saules koks), «древо утренней зари» (Austra, Austras koks) — они были зафиксированы как народные названия в Аугшземе.
Дерево занимает значительное место в латышской мифологии, фольклоре, народной культуре. Сведения о культе деревьев у балтийских народов древние и многочисленные. Падернборский и Кельнский каноник Оливер в первой половине XIII в. сообщает, что ливонцы, эстонцы и пруссы поклоняются «дриадам, ореадам, сатирам, фавнам и прочим божествам» — то есть божествам деревьев, вод, гор и полей.
Адам Бременский в 1075 г. описывает пруссов, поклоняющихся священным березам и источникам. О священных лесных урочищах, которые в народе было запрещено рубить под страхом смерти, известно по сочинениям Петра Дусбурга (XIV в., о пруссах), Балтазара Рюсова (1578 г., о латышах). Дионисий Фабрициус (1610 г.) писал, что латыши почитали некоторые дубы и другие большие деревья, «от которых раньше получали ответы демонов». К XIX в. относятся письменные сведения о предпринятом пасторами целенаправленном уничтожении священных деревьев и рощ. В 1836 г. священник Ергемес Карлблюм в течение 14 дней вырубил в своем приходе ок. 80 берез у домов крестьян, которым они делали жертвоприношения «для своих домовых». Также к XIX в. относятся сведения о большой почитаемой сосне, растущей в районе Валки (Сев. Видземе), которую на календарные праздники девушки украшали лентами и один раз в две недели ей подносили жертвенную пищу. Сообщается и о человеческих жертвоприношениях, якобы совершавшихся ранее около этого дерева 202. В латышской мифологии дерево связано, прежде всего, с движением Солнца. По фольклорным текстам известно, что Солнце «сидит на дереве» (причем в день Яниса — «на самой его верхушке», в этот период оно занимает крайнее верхнее положение на небосводе), утром оно «вскарабкивается» на него, вечером — «слезает вниз». Это дерево обозначается как дуб, ива, береза, липа, заря (austra), иногда как «красивый цветок», «сиренька». Оно растет «в море», «посреди моря (на камне)», «за озером», «в Даугаве», «на тропе Солнца», «за горой». Часто описываются его чудесные ветви, листья и корни (золотые, серебряные и медные).
Образ мира часто загадывается через символ дерева: «Дуб растет в Даугаве с ледяными листочками; / Там Солнышко туман напускает, зимой ли, летом ли» (LD 33885). «Солнце играет на кокле, сидя на Аустрине; / Сыновья Диевса водят танцы в выдряных, бобровых шубках» (LD 33924). «Растет раскидистый дубок на краю тропы Солнца. / Там Солнышко вешает пояс, каждое утречко восходя» (LD 33827). «Каждое утречко солнце всходит на красном деревце. / Молодые господа старыми стали, ища то деревце» (LD 33786). «Растет сирень с белыми цветами посреди моря на камне; / Там Солнышко водит танцы, заходя каждый вечер» (LD 33747). «Чья это восковая мельничка на кончике ясного дуба? / Мельничка сына Диевса, а мелет дочь Солнца» (LD 33796). 203 «Чьи те горы, чьи те долы, чьи те золотые дубки? / Диевса горы, Лаймины долы, солнышка — дубки». «Красивый цветок рос в саду, еще красивее в морюшке: / Золотые ветви, шелковые корни, с серебряными листочками» (LFK К 94, 5054). «Растет береза с тремя листочками на краю рижской дороги. / На одном листе солнце восходит, на другом солнце заходит, / На том третьем листочке Лайма плетет веночек» (ВВ 21,410). В нескольких ритуальных текстах описывается дерево, растущее на высокой горе, к которому съезжаются довольно загадочные персонажи латышского фольклора — brammaņi. Это дерево можно понимать как календарный образ (у латышей неделя первоначально состояла из девяти дней): «Съехались brammaņi на высокую гору, / Повесили мечи на святое дерево. /У святого дерева девять ветвей, / На конце каждой ветви девять цветков, / На конце каждого цветка девять ягод» (LD 34075) 204.
Отдельную тему открывает образ дерева, выступающего заменителем человека. В текстах латышских песен некоторые деревья однозначно идентифицируются с определенными типами людей, выступая их поэтическими тропами [как в кельтском гороскопе]. Так, дуб (ozols) это мужчина, чаще всего еще и жених или воин; липа (liepa) — девушка, невеста или молодая женщина; сосна и можжевельник (priede, paeglis) — девушка, находящаяся в лиминальном состоянии, невеста, или связанная с миром усопших — велей; яблоня (ābols) — почтенная матушка; береза (bēr&) — братец.
Янис Тераудс полагает, что дуб и липа были деревьями-тотемами, причем дуб — для финских мужчин, липа — для женщин Ницы (Южной Курземе). А. Биленштейн и П. Шмит определяли деревья в фольклоре как просто символические образы людей, не связанные с мифологией. Арвид Швабе пишет о дубе и липе как более чем о тотемах, идентифицируя их с образом женских и мужских половых органов (дупло в липе / ветвь дуба) 205. «Раскидистая липа на горке, полна белого серебра, / Ей нужно иметь напротив статно-красивого дубка» (LFK Z 1630, 353). «Пришла липка, колыхаясь, / Ветвистый дуб открыл ворота, / Впустил липку на двор» (LFK К 1818, 3256). «Дубочек, дубочек, твоя великая раскидистость: / Трижды обвит золотой пояс вокруг толстого животика» (LFK К 609, 3242). «Трижды обвит пояс целайне вокруг того благородного дубочка; / Не летит в него свинцовая пуля, ни острый мечик» 206. «Кто там был, кто там пришел, кто тот пол трясет? / — Братец несет раскидистую липу со всеми ветвями» (Tdz 36662).
).